Незаконная планета - Страница 51

Морозов изнеможенно опустился наземь. Руки в рубчатых перчатках уткнулись в грунт, голова в шлеме упала на грудь. Он сидел в позе величайшего отчаяния… или опустошенности… Это позже Лавровский так определил, а сейчас он схватил Морозова подмышки, пытаясь поднять и бормоча тревожные слова.

Морозов вскинул голову, отвел его руки.

— В чем дело? — спросил он хрипло. Прокашлялся, тяжело поднялся. — Что вы уставились? Ну, минутная слабость, устал я… Загоняйте машину в люк.

Волоча ноги в высоких десантных башмаках, он подошел к лодке и трясущейся рукой отомкнул замок люка.

Из записок Лавровского

Когда мы пристыковали лодку и перешли в корабельный шлюз, Прошин и другие члены экипажа заключили нас в объятия. Никогда в жизни меня так не обнимали. У Рандольфа, нашего флегматичного бортинженера, в глазах стояли слезы, да и Прошин выглядел не как обычно. Они все видели. Вернее, не все, так как по недостатку освещения телепередача была мутная, — но они поняли, что нам угрожало, и… ну, в общем, переволновались. Да и то сказать, мы были на волосок от гибели.

Прошин послал на Землю запрос о возвращении. В ожидании ответа наш корабль наматывал виток за витком вокруг Плутона. Мы отлеживались в своих каютах, Прошин отпаивал нас каким-то селеногорским экстрактом. Я не люблю невесомость. Ничего не весить — это, знаете ли, для мухи, а не для человека. Но теперь, после свинцовой тяжести Плутона, невесомость была мне приятна. Или точнее: не вызывала неудобства.

Потом я зашел к Морозову. Он лежал, пристегнувшись, в узкой, как пенал, каюте. Как-то не сразу я узнал в нем своего жизнерадостного спутника. Он будто резко повзрослел — чтобы не сказать «постарел» — за двое суток, проведенных на Плутоне. Его серые глаза, прежде казавшиеся несколько бездумными и излишне смешливыми (что, впрочем, вполне соответствовало его юным летам), теперь потемнели, в них как бы появилась новая глубина. Выражение лица было такое, словно он прислушивался к чему-то в самом себе.

Я сел у него в ногах, спросил о самочувствии.

— Не знаю, — ответил он рассеянно.

Мы помолчали, я уж собрался уходить, как вдруг Морозов сказал:

— Неужели они услышали, как я…

Он осекся, снова возникло молчание, я спросил осторожно:

— О чем вы, Алеша? Что они должны были услышать?

Он поднял на меня напряженный взгляд.

— Мою ругань… мои мысли… Я их крыл, понимаете, вовсю… и вдруг увидел, что они…

— Постойте, Алеша. Что это значит: «крыл вовсю»?

— А то и означает, что я сильно рассердился. Не то слово… Ненависть — вот… Я испытал такую ненависть к ним, что самому странно… и стыдно, — закончил он, понизив голос.

Вот как! Неожиданное отступление аборигенов Морозов связывает со своим внутренним состоянием? С ненавистью, которая вспыхнула в нем?.. Здесь было над чем задуматься.

Звуковой речи у плутонян нет и быть не может. Но как-то они общаются друг с другом. Что ж, можно допустить направленную мысль. При их образе жизни требуется, наверное, десяток-другой сигналов, больше не нужно. И угроза, содержавшаяся в возбужденных предсмертным ужасом мыслях Морозова… Агрессивный напор, дремлющий у нас в подкорке, получил внезапный выход и…

Надо разобраться во всем этом.

Я-то ничего подобного не испытал. В ту минуту, когда я понял, что гибель неизбежна, меня охватила тоска. Да, наверное, тошнота, подступившая к горлу, была мгновенным приступом тоски по людям, которых больше не увижу, по работе, которая не завершена. Кажется, еще мелькнуло что-то такое… будто бегущая вода и зеленый берег… Что это значило?..

— Алеша, — сказал я, — припомните, пожалуйста, ход своих мыслей в ту минуту.

Он помотал головой, словно желая отвязаться от наваждения.

— Больше ничего сказать не могу.

Здравый смысл и несокрушимое здоровье брали свое. После пережитого потрясения Морозов приходил в норму. Когда я спустя час снова заглянул к нему, он сидел, запрокинув голову и выдавливая себе в рот земляничную пасту. Он взглянул на меня и вдруг прыснул.

— Почему вы смеетесь? — удивился я.

— Вспомнил… вспомнил, как вы ловили в шлюзе аборигена… — Приступ смеха сотряс его. — Вы кидались на него, как пантера…

Несколько минут он дико хохотал. Он изнемогал от смеха. Ну что ж. Это хорошо. Такая разрядка просто нужна, чтобы снять страшное нервное напряжение.

Очень жалею о том, что не удалось закончить интроскопию. Такая неожиданная удача — заполучить аборигена для обследования — и такой печальный финал. Пленка оказалась неважной, и вполне понятно: при такой спешке не настроишь аппарат как следует. В полости живота аборигена разветвления от «пряжки» переходят в нечто, напоминающее причудливый набор колечек. Если рассматривать их как многослойные аккумуляторы, то, пожалуй, это и есть орган трансформации тау-энергии в биохимическую.

К сожалению, на пленке совершенно не получились тени каких-то отростков в брюшине, которые я разглядел по визуальному тракту. И вот я все думаю: не рудименты ли это обычных для белкового существа пищеварительных органов? Если так, то проливается свет на характер их эволюции. Некие глобальные перемены потребовали изменения обычного обмена веществ, и произошло постепенное приспособление к иному типу жизнедеятельности. В этом случае подтверждается мой вывод о контактной «пряжке»: она вживляется искусственно (вероятно, при рождении).

Но ведь все может быть иначе. Эволюция могла идти и другим, неизвестным нам путем, и не исключено, что «пряжка» — естественное образование…